«ОБЩЕЕ ДЕЙСТВИЕ»
Ведущий:
Дамы и господа!
Повод, по
которому мы сегодня собрались,
чрезвычайно важный. Даже трудно, в общем-то,
и говорить, поскольку вопрос настолько
объемный, широкий и очень больной, что
вот мы начнем, пожалуй. Должно подойти
достаточное количество людей еще.
Должна подойти Алла Демидова, Элем
Климов. Должен подойти Марк Розовский
обязательно. Но мы пока начнем в таком
составе: Людмила Улицкая, Вадим
Белоцерковский, Виктор Шендерович и
Арутюнов Сергей Александрович. Вы сами
знаете, какая у нас сегодня повестка,
если говорить старым языком. Это
«Культура против насилия, против
ксенофобии». Вы знаете, я постарался
найти слово «ксенофобия» во всех
словарях, начиная, примерно, с 36-го года.
Нашел его только в словаре Ожегова самой
последней редакции, где очень коротко
объясняется, что это неприятие другого,
неприятие иностранного, неприятие
другой национальности. Интересно, что в
1956 году в самом большом словаре
современного русского литературного
языка этого слова вообще нет, не
зафиксировано. Т.е., вероятно, эта
проблема была настолько загнана вглубь,
что даже не отразилась в самом полном
словаре. Вы знаете, в чем дело, что
ситуация, в которой мы сейчас находимся,
похожа на ту, которую когда-то очень
точно, по-моему, выразил Карел Чапек. Он
вывел такую потрясающую метафору. Он
сказал, что, если на площади кто-то
возвел виселицу для того, чтобы на
следующий день поставить спектакль, то
ночью придут негодяи и обязательно
повесят на этой виселице человека.
Понимаете, на наших глазах происходит
вот эта метафорическая и не только
метафорическая, но повешение человека.
Ксенофобия проявляется не только на
уровне того, что происходит, того, что мы
постоянно видим. К сожалению, ксенофобия
живет внутри нас. Вы не подумайте, что я
хочу критиковать сам себя или своих
коллег, но, вы посмотрите, как мы
относимся друг к другу. Как мы иногда вот
не любим другое: другой цвет, другой
волос, другое мнение. Вот здесь
начинается геноксенофобия, которая
приводит потом к громадным трагедиям.
Если мы сейчас посмотрим, на каком языке
говорит наше правительство, то это
фантастика. Глаголы наших руководителей,
в том числе, и нашего Президента, они
просто экстремистские. И если кто у нас и
есть экстремисты, так это они, понимаете.
Если мы слышим постоянно «мочить»,
«обрезать», «надо поделиться», ну,
понимаете, я бы мог продолжить этот ряд.
Это что за речь руководителей
государства? Одно дело, когда это
остается на кухне, но когда говорит
Президент страны, или Председатель
Правительства, или люди, облеченные
властью, и это падает в народ, то это
вызывает такие внутренние взрывы,
которые потом и приводят к тому, что у
нас называют людей с Кавказа «лицами
кавказской национальности». Хотя теперь
уже кто-то придумал более такую как бы
удобную форму. Теперь уже, если вы
услышите по радио или по телевидению
«лицами кавказской национальности» не
называют. А есть такое определение, меня
потрясшее. Я не помню, из уст какого-то
диктора «лицо неевропейского типа». Так
что, понимаете, потрясающий выход
нашелся.
Есть еще более
короткие определения. Я сейчас давал
интервью для одной радиостанции. Там
журналист поделился: «В эфире был
московский чиновник, который просто
сказал «черные». «Черные», -сказал
московский чиновник. Так что «лица
неевропейской ...» - как сложно, зачем же?
Просто «черные», или там что-нибудь
однокоренное.
Ведущий:
Поскольку мне
поручено быть ведущим, это для меня
большая честь, Я, пожалуй, начну
предоставлять слова. Но я хочу, чтобы вы
активно участвовали во всем этом. И
после выступления, после спича каждого
из нас, пожалуйста, есть микрофон. Вы
можете задавать вопросы тем, кто..., а
также высказываться. Давайте, проведем
так, чтобы это было очень как бы так в
семейном кругу, а не официальная какая-то
встреча. Я хочу сейчас предоставить
слово Людмиле Улицкой.
Людмила Улицкая
Я не знаю, как
назвать наше положение. С одной стороны,
положение явно плохое. С другой стороны,
если мы соотнесемся с 68-ым годом, то оно
совсем не плохое. Потому что мы помним,
что в 68-ом году на Красную площадь вышло 7
человек. Эти 7 человек, собственно говоря,
были теми людьми, которые оправдали
целое поколение. Их поступок оправдал
целое поколение. Остальные боялись. Я
была из тех, кто сочувствовал. Но на
площадь я не вышла, я об этом помню.
Сегодня нас гораздо больше. Сегодня мы
собрались с вами в Доме журналистов. И,
выйдя, не рассчитываем на то, что сейчас
нас немедленно закуют в наручники и
отправят в отделение милиции. Некоторые
все-таки позитивные сдвиги наблюдаются,
с одной стороны. С другой стороны, точка,
на которой мы сейчас стоим, точка очень
такого зыбкого равновесия. Мы уже
прекрасно все ощущаем, что завтра может
все измениться. Сегодня так, а завтра
может произойти то самое, что вернет нас
в состояние глубоко советской эпохи.
Несколько недель тому назад меня
пригласили в некоторую странную
организацию, как бы самозванную
организацию. Называется она
«Европейский культурный парламент». Нет
такого парламента,
но, тем не менее,
такое заседание произошло в городе
Брюгге, где
некий человек по
фамилии Норманн, швед,
работающий в немецком Посольстве в
Берлине, в течение двух лет готовил это
собрание. Он по Европе искал
людей, которые могли бы, так сказать,
заговорить от имени культурных людей
Европы, скажем так. И он собрал 50-60
независимых художников, философов,
музыкантов, т.е.
это были достаточно значительные люди,
не ангажированные. Т.е. никаких погон. Погон
человека, служащего государству,
служащего идеологии, на них не было. Есть
их немного, таких людей, но они
существуют. Это было чрезвычайно
интересное собрание. Я, вообще, на самом
деле, никогда в жизни... Пожалуй, я в
первый раз в такой роли, вот как сегодня,
я, вообще-то это не люблю и не участвую в
этом. А тут меня туда занесло. И для меня
это было совершеннейшим открытием.
Потому что оказалось, что людей, с
которыми легко, и свободно, и
взаимопонимание молниеносное,
гораздо больше,
чем это
представлялось мне до того, как это я
увидела. Причем это люди из всей Европы:
из Литвы, из Сербии, из Франции, из Греции.
Т.е. совершенно из разных углов. Что же
обсуждалось? Дело в том, что мы как бы
отчасти Европа. Не совсем. У нас есть
свои проблемы с географией и
ментальностью, которые нам
не позволяют достаточно жестко
определить, кто мы есть. Но, тем не менее,
все-таки в некотором роде Европа. На этом
собрании обсуждался среди прочих вопрос
о ненависти. Причем, надо сказать, что
это был семинарский час. И вел его бывший
министр культуры Литвы. Литовская
команда, вообще, была просто блестящая.
Философ был изумительный совершенно,
молодой парень. И я страшно радовалась
тому, что это вообще в мире происходит.
Так вот, этот бывший министр культуры, он,
видимо, очень хорошо еще образованный
человек именно в этом ведении дискуссии,
разговора, он давал каждому 30 секунд. А
вопрос был задан такой: «Что вызывает
ненависть?» И вот в течение 30 секунд эта
группа говорила это, это, это, то; 22
пункта быстренько. На доске все они были
написаны. Я просто не взяла с собой эту
бумажку. Она чрезвычайно интересная.
Выбрали из них пять. Стали обсуждать, а
что, собственно говоря, можно сделать. И
причем, это было все в таком режиме:
минута, минута, минута. Т.е. такой
мозговой штурм. Конечно, мы ни в коей
мере не решили проблемы ненависти. Но,
тем не менее, были расставлены какие-то
очень важные точки. Я сегодня, как мне
кажется, об этом знаю больше, чем до того,
как я туда пришла. Об этом надо думать. Об
этом надо говорить. Это то, что мы должны...
Мы совершенно
не в состоянии сдвинуть глыбу, так
сказать, государственной политики,
государственной идеологии. Но немножко
развернуть общественное мнение мы
обязаны, должны. Понимаете, у меня есть
такой закон, мною открытый. Я считаю, что
одного закона не хватает. Есть правила
правой руки, левой руки, знаете, в этих
электрических законах. Есть закон
вытянутой руки. У каждого из нас есть
некоторая зона, в которой мы можем
влиять. У каждого разная. Один человек
влияет в семье и в кругу своих друзей.
Это небольшая зона. У другого это больше.
Но вот эта протянутая рука, зона
возможности твоего влияния, мы не должны
этим пренебрегать. Поэтому я не уверена,
что мы сможем что-то поменять в том, что
происходит в мире. Но то, что мы не можем
сидеть и пассивно принимать ситуацию,
которая совершенно для нас неприемлема,
это совершенно ясно. Поэтому будем
считать, что мы собрались здесь для
того, чтобы уточнить для себя, что...
Лично каждый будет уточнять для себя,
что он может в этой ситуации делать.
Сегодня мы собрались вместе для
того, чтобы
уточнить для себя, что… Лично каждый
будет уточнять для себя, что он может в
этой ситуации делать. Сегодня мы
собрались вместе для того чтобы об этом
подумать и перед собой внутренне
поставить эту задачу. Про чеченскую
войну я даже сейчас говорить не буду,
потому что об этом будет сказано. У меня
есть еще одна проблема.
Я бывший генетик.
Я кончала биофак, и профессия моя была
генетика.
Должна вам
сказать, что то, что сейчас происходит в
России, несет жуткую, колоссальную
угрозу русскому населению. Потому что то,
что происходит сегодня с русскими, это
чудовищная деформация моральная.
Чудовищная! Мужчины, которые отвоевали в
Афганистане, которые отвоевали в Чечне,
они возвращаются в общество абсолютно
искалеченными и физически часто, и
главное, нравственно. Они не могут быть
мужьями, отцами, любовниками, потому что
их души абсолютно покалечены. Они все 100%-но
нуждаются в реабилитации. В
реабилитации психической. Тот уровень
жестокости, который мы сегодня
наблюдаем в повседневной жизни, он
неслыханный. Два месяца тому назад один
человек, мне не знакомый, знакомый
знакомых, незнакомых уже нет,
возвращался из заграничной поездки.
Летел в самолете. Должен был
приземлиться через сколько-то минут в
Шереметьево. Он шел по коридору из
уборной. И не мог пройти к своему месту,
потому что молодой человек перегородил
ногами проход. Он ему сказал: «Уберите,
пожалуйста, ноги». Тот говорит:
«Перепрыгнешь». Он вспылил. А человек
этот, между прочим, отсидевший 6 лет в
сталинских лагерях, диссидент. Вполне
закаленный, крепкий человек за 60. Он
говорит довольно грубо ему: «Ну, ты,
убери ноги, я тебе в отцы гожусь». Тот
сказал: «Перелезешь». Он перелез.
Перелез, сел на место в плохом
настроении. Это очень неприятно, тебя
унизили. После чего он сел в
микроавтобус и поехал к себе домой.
Через 15 минут после того, как он отъехал
от Шереметьево, черный «Мерседес» без
номеров прижал автобус к обочине.
Автобус остановился. Из него вышло 4
молодых человека, крепеньких. Вытащили
этого товарища, о котором я рассказываю,
из автобуса. Приставили ножик к глазу,
вышибли этот глаз. Избили. Все остальное
он вспоминал уже в больнице, потому что
он потерял глаз, он пришел в себя - он жив.
Дело в том, что после того, как мне это
рассказали, я 3 дня ходила и до сих пор не
могу успокоиться. Понимаете, мы перешли
какую-то зону. Мы вошли в ту зону, где
наши прежние человеческие контакты,
наши навыки поведения не работают.
Потому что вот эта взаимная ситуация
вопрос-ответ, к которой мы все привыкли,
это есть формула нашего общения. По этой
формуле мы общаемся со своими детьми, с
продавщицами в магазине, с начальством.
Мы знаем прекрасно эти формулы, их не
анализируем.
Мы знаем как себя вести в какой-то
ситуации. Вот сейчас социум изменился
таким образом, что мы — я не знаю, как
себя вести. Я доброжелательный человек.
Я никогда не ругаюсь на улице. Я как бы
достаточно корректно себя веду. Но ситуация, при которой не совсем
точное слово может вызвать вот такую
ответную реакцию, когда тебе просто
выбивают ножом глаз, меня совершенно
поразила. Это - война. Это плод чеченской
войны. Всегда грабили, всегда убивали.
Есть целая зона преступлений, с которыми
знакомы не только Россия, но весь мир
знаком. То, что происходит сегодня в
России, тот климат социальный в Москве, в
провинции, он стал чудовищный.
Ответственна за это война. Вот все, что я
сегодня, пожалуй, хотела сказать. Что
чеченская война это в большой степени
российская проблема и русская проблема,
потому что мы превратимся в совершенно
полностью изуродованный народ, если эта
война не прекратится.
Ведущий:
Я просто хочу
добавить, как сказал Виктор Алаверды. Вы
знаете, когда была ситуация с
заложниками, в это время два часа мы
сидели в эфире на «Эхо Москвы» вместе с
Юшенковым, да, и Абдулатипов был. Нателла
Болдянская написала: «Вы сейчас
работаете психиатрами». И мы поняли, в
чем смысл. Т.е. нельзя было в этом момент
называть террористов террористами.
Можно было обращаться как угодно. Потому
что это могло вызвать отрицательную
реакцию не в отношении нас, мы далеко
находимся, а в отношении тех, кто сидел в
зале. Однако в это же время, когда мы
смотрели другие программы, как их только
не называли, понимаете. И «отморозками»,
и бандитами, и, ну, всякие слова
употреблялись. Т.е. люди совершенно не
думали, в том числи, и начальство,
руководство, весь этот штаб, совершенно
не думали о том, что это может отразиться
на тех, кто сидит в зале. Они могли просто
разозлиться и убить еще там..., я не знаю.
Что угодно могло произойти. Вот это как
раз то, что подтверждает еще раз, внутри
идет война. Я бы сказал, она идет на
уровне слов. Может быть, Маяковский
сейчас не самый лучший пример. Вы
помните его: «Я помню силу слов, я знаю
слов набат. Они не те, которым рукоплещут
ложи. От слов таких срываются гроба
шагать шестеркою своих дубовых ножек».
Вот об этой ответственности слова
сейчас мы, литераторы, пишем. Мы хотим
призвать общество, прежде всего, найти в
словах толерантность, чтобы жестокость
смягчилась за счет хотя бы слов. Ну что
стоит лишний раз сказать какое-то слово:
милый, дорогой, извините. Не услышишь,
понимаете. Вот что!
Виктор Шендерович
Я хотел бы
сказать в продолжение этой темы о том,
что мы можем, и
что мы не изменим.
Есть Катон Старший - древнеримская
мудрость:
«делай, что
должно, и пусть будет, что будет». В каком-то
смысле мы не имеем права думать о
результате, потому что мысль о том, что
все бесполезно, совершенно не верная,
потому что ничего не заканчивается.
У нас тут нет финального
свистка как в футболе. Это все
продолжается, и будет продолжаться.
Время течет. Вопрос
в том,
когда это закончится
и как, и
сколькими жизнями мы за это заплатим.
Поэтому совершенно нас не должна
останавливать мнимая бессмысленность
того, что мы делаем. Мы просто не имеем
права на это отвлекаться. Мы должны
делать, как каждый человек должен делать,
когда на улице пятеро бьют одного или
оскорбляют женщину, ты не имеешь права
думать о том, чем это закончится. Ты
просто обязан вступиться. Как писал
Визбор, «честь должна быть спасена
мгновенно». Должна быть мгновенно
спасена честь. Мы не должны об этом
думать, о результате, в каком-то смысле.
Что касается власти. Воздействовать на
власть можно только через общество. Все
обращения к царю-батюшке, к Парламенту
нашему, состоящему наполовину из
клоунов, наполовину из... Я просто
пытаюсь, по просьбе Ткаченко,
фильтровать. Обращаться к ним
совершенно бессмысленно. Они люди
утилитарные. Они понимают только
целесообразность. Мы все помним времена,
когда 100 тысяч выходило на Манежную
площадь, и власть, как миленькая,
выводила войска из Прибалтики, меняла
политику. Мы заставляли это делать.
Никакого другого разговора власть не
понимает. Сегодняшний драматизм в том,
что мы не имеем дело с какой-то
чудовищной необразованностью и
цинизмом власти. Хотя это присутствует,
разумеется. Мы имеем дело, к сожалению, с
обществом, которое эту власть
поддерживает, так или иначе,
в значительной степени. Пытаться
воздействовать, на мой взгляд, надо
непременно на общество. И в первую
очередь на общество, только. Если нам
удастся что-то сделать в этом
направлении, на уровне вот этой самой
протянутой руки, через какое-то время
власть как миленькая поменяет политику,
никуда не денется. До тех пор пока нам
тычут в нос проценты поддержки, да,
завышенные, да, лукавые цифры, но, тем не
менее, поддержка существует. Я ее
чувствую на уровне личном. Я после
программы, собственной, по «Норд Осту», у
меня утро начинается от почтальона, «вам
письмо». Мне проносят пакет писем,
начинающихся с «жидовская морда,
убирайся». Это голос народа. Это голос
народа. Я получаю и замечательные при
этом письма. Меня абсолютно устраивает
состав тех, кто меня похвалил и тех, кто
меня поругал. Я бы не хотел «махнуться
баш на баш», количество на качество
поменять. Я бы не хотел. Но я понимаю, что
это электорат, это народ. И надо что-то
пытаться объяснять именно этим. «Других
писателей у меня для вас нет», как сказал
Сталин когда-то генералу Поликарпову,
если я не ошибаюсь, который заведовал
литературой на каком-то отрезке.
Другого народа у нас тоже нет. Значит,
надо объяснять этому, пытаться. И для
начала, как мне кажется, надо перестать
стесняться своего мнения. Надо
перестать топтаться в прихожей и
извиняться за то, что ты не умеешь
сморкаться в рукав, и что ты не
разговариваешь их языком, и не
принимаешь их законов. Одна из самых
больших проблем, мне кажется, это вот
даже не те добрые молодцы на «Мерседесе».
Потому что ну, да, но есть интеллигенция,
простите за выражение. Есть
интеллигенция. И когда я слышу от людей
вполне образованных, цивилизованных, не
сморкающихся в рукав, и никому глаз не
выбивающих, и очень пристойно пишущих, и
моих коллег, я слышу вполне имперские
речи. И вполне такое, ну, им самим неловко,
конечно. Они бы сами, конечно,
«зачистками» не занимались, но, в общем,
они понимают историческую
необходимость этого. Вот это кивание
головой в пандан власти и поддержка со
стороны людей, считающих и называющих
себя интеллигенцией, знаете, как в
Библии сказано, «если соль потеряет силу,
что сделает ее соленой». Если
интеллигенция будет молчать или
переходить в чиновники, как стало
популярно, или в державники в худшем
понимании, а другого понимания что-то
нет в последнее время. Я не застал, по
крайней мере. То вот тогда,
действительно, это уже примета полной
катастрофы, потому что тогда уже некому
и нечем будет остановить. Всегда
интеллигенция была в меньшинстве. Это
нормально. Но не нормально то, что
ненормальна вот эта сдача, ненормальна
готовность перейти, затихнуть или
перейти, вообще, в стан такого
природного противника. Потому что
власть, по крайней мере, та власть, при
которой мы живем, она противник по
определению. Потому что власти
совершенно безразличен частный
отдельный человек. Жизнь человека
безразлична для власти по определению. А
нам должна быть интересна именно жизнь
человека. Именно достоинство и жизнь
отдельного, каждого человека. Иначе кто
мы? Тогда надо всем в руководящие
структуры идти. Иначе вперед, только
туда. Я хочу рассказать один случай, в
«Новой газете» об этом говорилось. Ни
один, разумеется, федеральный канал.
Хотя какая тема любопытная была бы!
Некоторое время назад исключен из школы
второклассник, чеченец, мальчик. Об этом
писала «Новая газета». Анна
Политковская, по-моему, писала. Это
реальная история. Есть имя, есть № школы.
Он исключен родительским комитетом при
поддержке педагогического комитета.
Второклассник. И тут ведь штука в том,
что педагогический, родительский
комитет. Там формулировки такие: в общем,
у него террористические наклонности, у
мальчика. В Москве. Понимаете, какая
штука? Родители, если их поодиночке
взять, те, кто проголосовали за это, они
ведь нормальные люди. Они ведь не хотят
никого убивать. Они читали книжки. Они
где-то работают. Возможно, среди них есть
люди умственного труда, наверняка, есть.
Вот не просто результат чеченской войны,
а это, если хотите, источник чеченской
войны. Потому что это возможно. И никто
не крикнет, позор. Эти люди даже не
понимают, что это позор, вот ведь что.
Ведь что изменилось на самом деле?
Всегда была преступность. Но преступник,
там вор или убийца, который это делал, он
все-таки понимал, что он вор и убийца. Он
все-таки это понимал. Сегодня воровство
и убийство перешло в «ну да, а что»? Как у
Кима. Ну, ну да. Я с этим столкнулся в
армии впервые, когда были такие блатные
законы, когда человек укравший, а
смеялись над тем, у кого украли. Ну, чего
ж ты? Ну, конечно, украл. Ну, была
возможность. Мы теряем систему
координат. Общество теряет систему
координат стремительно. Это,
действительно, происходит на наших
глазах. И ухудшение есть, потому что, я
думаю, еще лет 10 назад это было бы
немыслимо совершенно. Вот этот
исключенный мальчик — это было бы
немыслимо. Начальство всегда вело себя
плохо, но стеснялось, когда-то
стеснялось. Я еще помню, как Раневская
говорила, «я такая пожилая, что помню
порядочных людей». А я, хотя не такой
пожилой, но я помню время, когда
начальство стеснялось. Первое уголовное
дело против компании НТВ, я помню, что
они все открещивались, они стеснялись,
им было неловко. Ксенофобия тоже была, но
такая исподволь. А сейчас чиновник, я
говорю, говорит «черный». Он знает, что
он не будет наказан, чиновники понимают
только этот язык. Если бы он знал, что он
за это может быть уволен, он бы этого не
сказал. Мы, к сожалению, не знаю, как
насчет лиц европейской типа, но мозги у
нас, конечно, не европейского типа. И нам
надо пытаться что-то с этим делать. И
главное, повторяю, на мой взгляд, не
стесняться. Не стесняться высказывать
свое мнение. Знаете, в чем проблема?
Интеллигент, по определению, человек
частный. И мне точно так же, как Людмиле
Евгеньевне, я лучше вот там, на листочке
и потом опубликую. Каждому человеку
хочется, да, отдельно. Но бывают ситуации,
когда надо перестать стесняться. Бывают
ситуации, когда надо выйти на площадь,
так или иначе. Мне кажется, что мы к этому
моменту уже подошли. И история «Норд
Оста» - власть не сделала правильных
выводов из этой истории. Это совершенно
очевидно. Да, блестящая победа. Они
сделали совершенно другие выводы. Но
речь, повторяю, не о них, а о нас. Мы
должны сделать вывод. Мы должны сделать
вывод из этого. Иначе это будет
повторяться с совершенной
неизбежностью. Мы плодим боевиков, так
как ни один Гелаев, ни один Масхадов,
никто не способен набрать, навербовать
столько боевиков, сколько Патрушев,
Грызлов и Путин своей политикой. Вот
последняя история с разгоном лагеря
беженцев. Мы получили, вот там есть пяти,
шести, семилетние мальчики и девочки.
Вот это боевики. Если доблестные
федералы не успеют этих мальчиков убить,
то к 2015 году это будут боевики, если
ничего не изменится. И нам не надо будет
удивляться потом. Не надо будет
спрашивать, что это за «отморозки» такие?
Пришли куда-то, в какой-то город, что-то
сделали, взорвали, убили. Но мы их
подготовили. Мы. Мы отрезали им путь для
цивилизованной жизни. Мы их направили в
бандиты. Вот на этих днях еще десяток
завербовали бандитов мы сами. Либо мы
чего-то сделаем, либо чего-то сделают с
нами. Ничего третьего, к сожалению, нам
не дано.
Арутюнов
С.А.
Я заведую
отделом Кавказа в Институте этнологии и
антропологии Российской Академии Наук.
Я этнограф и историк по профессии.
Прежде всего, я хотел бы выразить
несогласие с тем, что мы живем в эпоху,
когда, скажем, моральный генофонд
катастрофически деградирует, когда
жестокость в обществе пришла к таким
уровням, которых никогда раньше не было.
Нет, господа и коллеги. Все это было.
Более того, все это было в гораздо
больших масштабах. Ну, подумаешь, кому-то
вышибли ножичком глаз. Недавно по какому-то
поводу, по какому-то юбилею вспомнили и
даже напечатали в «Известиях» портрет
господаря Влада Цепеша, прообраза
Дракулы. Собственно говоря, чем
отличается Влад Цепеш от того парня,
который сидел, вытянув ноги в коридоре?
Ну, только масштабами. Масштабы у него
были больше. Если у этого парня
«Мерседес», то у Влада Цепеша было
несколько тысяч человек конных, которые
по его указанию делали то же самое в
массовом масштабе, сотнями и тысячами. В
XX веке мир содрогнулся, когда понял
масштабы гитлеровских злодеяний. Уверяю
вас, что в XV-XVI веке, взяв поправки на
численность населения, злодеяния
подобного рода вообще не были бы сочтены
злодеяниями.
Это была норма
государственной политики. Ну, если мы
возьмем изгнание маранов, процессы,
которые над маранами происходили в
Испании. Да, и многое другое. Это просто «хмельничнина».
Подумаешь, Гитлер. То же самое делалось.
В тех же самых масштабах и даже хуже. Не
нужно об этом много говорить. Просто не
нужно нагнетать трагизм вокруг нынешней
ситуации. Она, конечно, плоха. Но ровно в
той же мере, в какой плоха вся предыдущая
история человечества. Но есть в этом
плошинстве свои особые аспекты. Слава
Богу, есть возможность бороться против
этих аспектов несколько более
эффективно, чем, скажем в XVI или XVII веке,
когда тоже боролись. Но эффективность
была ниже у этой борьбы. Просто нужно
разобраться, в чем состоят эти аспекты.
Это очень сложно. Несколько больше года
назад я был в Дурбане на Всемирном
конгрессе против расизма. Огромное,
чудовищное мероприятие, 18 тысяч участников. Конгресс
этот выродился в конгресс черного
расизма. Некоторые, ну, Мэри Робинсон —
комиссар ООН по правам человека, которая,
собственно и устраивала, и
финансировала, и выдавала мандаты. У
меня был мандат, подписанный ею от одной
из неправительственных организаций
российских, аккредитованных при ООН, и
мандат этот был подписан ею. Она ушла с
этого Конгресса на второй или на третий
день, хлопнув дверью. Несколько наших,
довольно большое количество, к чести
России, сказать, российских
неправительственных организаций, и
вкупе, в основном, с восточно-европейскими,
польскими, чешскими, шведскими
подписали декларацию, которая
дезавуировала якобы принятый на этом
Конгрессе документ, носивший открыто
выраженный черно-расистский,
антисемитский и какой угодно еще
мракобесный характер. Конгресс закрылся,
не дав никакого результата. Но на
следующий день было 11 сентября. Я не хочу
связывать непосредственно причинно-следственные
связи Конгресса в Дурбане и события 11
сентября. Однако связь между ними есть.
Вот это чиновник употребил
выражение «черный». Черное и белое
могут быть поняты в разном контексте, в
разном значении. Мне представляется, что
сегодня идет конфликт белого мира и
черного мира. Я эти слова употребляю в
символическом, а не в расистском
значении. Хотя, должен сказать, что в
какой-то степени (неразборчиво -
корделяция), ну, чисто случайная, ну, так
уж случайно сложилось мировая история,
между ними есть. Конечно, Кондализа Райе
человек черный по цвету кожи, но человек
белого мира. Конечно, палестинские
шахиды - это люди белые по цвету кожи.
Наверное, не темнее меня средне
статистически, отнюдь. Но они
принадлежат к черному миру. Да, и между
белым миром и черным миром, в конечном
счете, сейчас идет смертельная борьба. И
как бы мы ни заклинали себя от
ксенофобии, уйти от факта этой борьбы мы
не можем. Но если бы было так все просто.
Идет война в Чечне. Идет война на Кавказе.
И в этой войне есть много авторов. И
очень сложно сказать однозначно, черные
они или белые, принадлежат ли они к
черному или белому миру. И на чью
мельницу, черную или белую, льют воду эти
люди и те, кто им сочувствует, те, кто им
помогает? На Кавказе борются, так
называемые, вахабиты. Абсолютно не
точный термин, но более точного нет. (Салофиты
— неразборчиво), как угодно их назовите.
Им противостоят трикотисты, условно
говоря, представители
традиционного Ислама. Противостояние
очень жесткое, очень резкое. Однако
представители традиционного Ислама
точно так же ставят своей целью создание
шариатского государства, как и вахабиты,
только иными методами и в иное время. И
не так открыто это афишируют. В Чечне
федеральным войскам противостоят
сепаратисты, скажем, борцы за
национальное самоопределение.
