Глава III
СМЕНА
КЛИМАТА
Грянула
полярная
зима.
Работаем в
две смены и
без выходных
дней.
Сменяемся на
рабочем
месте, так что
каждая смена
продолжается
двенадцать
часов. Два
часа тратим
на дорогу
туда и назад.
По меньшей
мере два, а
сплошь и
рядом и
четыре-пять
часов стоим
перед вахтой
в очереди,
ожидая
обыска. Тут
холод
пронизывает
уже до костей
и больно их
сжимает.
Стоим молча:
никто не
промолвит и
единого
слова,
поскольку
дорога
каждая
частичка
энергии.
Коротать
время нам
иногда
помогает на
удивление
таинственное
и
захватывающее
мерцание
северного
сияния. Мы так
напряжённо
следим за
этой
загадочной
небесной
игрой цветов,
что нам
кажется, что
мы уже и
слышим её, не
только видим.
Мне
показалось
тогда, что
впечатление,
которое
производит
на человека
северное
сияние, можно
в какой-то
степени
передать с
помощью
музыки.
Другие
искусства
тут просто
бессильны.
Наконец
мы подходим к
вахте и,
оторвавши
глаза от неба,
опускаем их
на землю,
падаем на
колени и так
подвигаемся
всё ближе к
обыскивающим
надзирателям.
Того, кто не
упал на
колени, а
только
присел или
наклонился,
бьют шваброй
по голове.
Иногда, если
им
вздумается,
надзиратели
бьют
швабрами
всех и
каждого. Для
этого
специально
подбирали
надзирателей.
Более всего
среди них
выделялся
старшина
Михник.
Перед
надзирателями
еле
распахиваем
одежду
своими
задубевшими
руками и
становимся
уже на ноги.
Нас
тщательно
обыскивают.
Особенно
придирчиво
обыскивают
тех
заключённых,
у кого
номерной
знак
начинается
на букву «У»
или «Ф». Часто
случалось,
что нас
задерживали
на холоде до
часу ночи, а в
шесть утра
надо уже
вставать и
снова идти на
работу, ибо «труд
облагораживает
человека!»
Кое-кого,
однако, не
допускали к
труду, а для
профилактики
и острастки
сажали в
тюрьму.
Горлаговская
тюрьма
находилась
при нашей
зоне. Тут, как
и во всех
других
тюрьмах
Норильска,
была глубоко
укоренившаяся
традиция:
каждый, кто
попадает в
тюрьму,
должен
пройти через
молотобойку,
то есть через
камеру, где
сидят
откормленные
суки,
единственная
задача
которых —
избить
каждого, кого
к ним бросят.
Молотобойка
была
своеобразным
приютом для
тех сук,
которые
убегали из
зоны, чтобы
избегнуть
мести со
стороны
разгневанных
заключённых.
Так что не
удивительно,
что они с
такой
неудержимой
злобой
набрасывались
на каждого,
кто попадал
им в руки.
Однажды,
когда в
молотобойке
обрабатывали
свежую
жертву,
заключённые,
сидевшие в
соседней
камере,
подняли
безудержный
шум. Они
кричали,
свистели и
били
твёрдыми
предметами в
двери. Им
немедленно
ответили
автоматной
очередью. В
наибольшей
опасности —
даже
удивительно,
как уцелел —
был там мой
односельчанин
Степан
Филипчук. Не
погиб никто,
однако все
притихли.
Суки
всеми силами
поддерживали
лагерный
режим и
сотрудничали
с
администрацией
потому, что
привольно
жить в лагере
они могли
только в
условиях
самого
сурового
режима и
насилия.
Опять же
администрация
всегда
поддерживала
сук и
оказывала им
протекцию,
потому что
без их помощи
она не могла
бы
удерживать
режим на
уровне
поставленных
перед нею
задач.
И всё
же
молотобойцы
не могли
вечно сидеть
в своих
камерах — как
бы там ни было,
а это всё же
тюрьма — и,
когда
считали, что
опасность
для них
миновала,
выходили в
зону.
Так
как-то вышел
из тюрьмы
молотобоец
Сикорский. Он
сразу
возглавил
бригаду и
вывел её на
работу. Но не
успела ещё
бригада
приступить к
работе, как
бригадира не
стало. Он
лежал на
снегу
мёртвый, без
каких-либо
следов
ранения.
У
молотобойцев
опустились
руки.
Но
самой
большой
грозой для
заключённых
нашей зоны
был не
Сикорский, а
Бухтуев. Этот
здоровяк
никогда не
искал
укрытия в
молотобойке.
Он не боялся
никого; его
боялись все.
Все перед ним
широко
расступались
и далеко его
обходили. Но в
конце концов
нашлись
такие, что не
уступили ему
дороги, а
пошли на него…
И хоть
Бухтуев не
погиб, а
только был
тяжело ранен,
в его психике
произошли
радикальные
изменения: он
сам стал
бояться -
поголовно
всех!
Но
начальство
не оставило
его на
произвол
судьбы (мог
ещё
понадобиться),
а спрятало в
БУРе одного
из
лаготделений
Норильлага. (Норильлаг
— лагерь для
уголовных
преступников.
<Это не
совсем так: в
Норильлаге
было немалое
число «политических»;
Горлаг же был
предназначен
для «особо
опасных»
государственных
преступников.
Но по каким
критериям
администрация
определяла «особую
опасность»
заключенных
персонально,
не знала,
возможно, она
сама. – Ред.>)
Таким
образом
Бухтуев
оказался, как
любили зло
шутить
заключённые,
«на даче». Он
оказался
лёгким на
руку: число «дачников»
стало быстро
расти и
достигло
приблизительно
тридцати
человек.
Управление Горлага не могло примириться с таким положением. Конкретных виновников смерти Горожанкина, Сикорского и ранения Бухтуева установить не удалось. Заработала следственная тюрьма. Заподозренных пропускают через молотобойку и тащат на допросы. На вопросы следователей заключённые не отвечают, а требуют упразднения молотобоек.
И
произошло
невероятное: молотобойки
упразднены!
Никто больше не боится бригадира, никто не таится разговаривать на своём языке. Климат в Норильских лагерях явно изменился, но подполковнику Сарычеву и тем, кто с ним, он пришёлся явно не по вкусу. Да, теперь этот климат не нравился им.
Далее>> В начало>> На главную>>